Мария Сарабьянова: «От этого чтения у меня было ощущение, что меня огрели по башке»

Несколько лет назад в «Белой вороне» меня попросили прочитать четыре романа Мег Розофф, когда только принималось решение, издавать ли их. Все романы были совершенно непохожи друг на друга, если не считать общей темы: все они про людей (подростков, богов – не важно), застрявших в каком-то промежуточном состоянии, как будто они занесли ногу, тут их что-то огрело по башке, и куда дальше ставить ногу — непонятно. У меня тоже было от этого чтения ощущение, что меня огрели по башке, потому что Розофф пишет так, как будто дозволено все, при одном только условии – процесс письма должен доставлять ей удовольствие.

У Розофф очень вдохновляющая биография: она до 40 с лишним лет работала в рекламе, а потом, после болезни и смерти сестры, решила, что не хочет, чтобы ее на похоронах вспоминали как Мег, которая ненавидела свою работу. Стала писать и сразу опубликовала бестселлер. Неудивительно, что, бросив ради этого работу, она пишет без оглядки на чье-либо мнение, в свое удовольствие. Возьмет и вдруг напишет абзац в ритм. Потом вставит сценку как из бульварного романа. Или превратит своего героя в кролика. Или вдруг заговорит голосом Судьбы, Случая, Кисмет.

Джастин Кейс (в прошлом Дэвид, а теперь Justin, Just in Сase) очень много бегает. Во-первых, он убегает от судьбы, а во-вторых, ему просто нравится ощущение бега – единственного состояния, когда тело и мозги его не отягощают. В один жуткий момент он убегает от мертвого кролика, который ему вдогонку поет песенку Run, rabbit, run, английский эквивалент нашего «пиф-паф, ой-ой-ой, убегает зайчик мой» (кстати, она же играет в начале хоррора «Прочь», который своим почти экзистенциальным ужасом и едкой иронией похож на Джастина Кейса).

На первый взгляд это совсем невинная детская песенка, но при ближайшем рассмотрении она оказывается зловещей. У песни спокойный ритм медленной пробежки, я ставила ее на повтор и переводила только под нее – от этого немного входишь в транс, но в то же время покрываешься мурашками. Эта песня идеально иллюстрирует книгу: все как будто безоблачно, два дяденьки с добрыми голосами поют про зайчика, но в любой момент может произойти что-то неприятное, потому что песня вообще-то про фермера, который гонится с ружьем за зайцем. Точно так же судьба с вкрадчивым голосом следит за жизнью Джастина и периодически напоминает ему, что ее не одурачишь сменой имени и гардероба. В моей голове судьба говорила то голосом самой Розофф, всесильного повелителя текста, вольного как угодно вертеть своими персонажами, то голосом дуэта Flanagan and Allen – ведь в какой-то момент судьба обращается и к самой Розофф: Ты. Подойди поближе. Дай кое-что скажу на ушко. Твой друг, твой персонаж, твой Дэвид — дурак. Болван. Белая подопытная мышь, дергает розовым носиком.

Джастин Кейс – очень стремительная книга, но я провела в ней очень много времени, как когда застреваешь в Гарри Поттере. Я все время связываю Розофф с Роулинг, не потому что ее романы похожи на Гарри Поттера — совсем непохожи – а из-за их общей способности перемешивать реальности: в какой-то момент вы забываете, где ваши воспоминания, а где — героя, где кончается жизнь и начинается Хогвартс. Некоторые кадры из Джастина – сияющий на гальке янтарь, лошади на пляже, изящный Боб в прыжке, бархатистые кроличьи глаза, безумная улыбка Джастина (про кадры-спойлеры не говорю) – так прочно отпечатываются в голове, что становятся неотличимы от «реальных» воспоминаний. Собственно, и в книге границы между головной реальностью Джастина и окружающим миром не существует.

В одном интервью Розофф говорит, что ее считают писателем для подростков, а ей-то кажется, что она пишет для таких же «старых теток», как она. Потому что она все время возвращается к каким-то важным моментам в прошлом и не может их «отпустить». Вот этот интерес Розофф к зацикленности на болезненных воспоминаниях, вкупе с буйным жизненным напором ее повествований и неоднозначными, ничего не заканчивающими концовками (как-никак, если тебе пришлось буквально убегать от судьбы, вряд ли ты когда-нибудь оправишься от этого окончательно) очень близки, как мне кажется, подросткам и переросткам.

Розофф говорит: «…моя тема – переход из детства во взрослую жизнь. И, на мой взгляд, этот переход длится всю жизнь. <…> Это, конечно, не та тема, которая привлекательна для каждого, и не все любят мои книги. <…> Книги очень индивидуальны». Правда, я, в отличие от Розофф, до сих пор не могу понять, почему ее не читают на каждом углу.

Я совсем молодой переводчик и уверена, что многие места настоящий мастер перевел бы совсем иначе и гораздо удачнее. Особенно это касается игры слов, которую Розофф очень любит. Вот, например, у Джастина есть борзая, воображаемый пес, которого он ласково подзывает boy, а потом так и называет — Boy. Я не могла придумать, как звать пса по-русски, чтобы это было короткое слово, применимое к любой собаке. А потом узнала, что Сергей Ильин перевел название другого романа Розофф There is no dog «Боба нет» и сохранил игру слов dog-God. Кажется совсем просто, но мне это в голову не пришло. Поэтому я не задумываясь назвала «Мальчика» Бобом, тем более что Боба Джастин почти боготворит. Заодно по-русски между романами Розофф получилась перекличка Боб-Бог-boy-god-dog, хотя в оригинале она не такая явная.

Самые интересные битвы за какую-нибудь одну запятую происходят в переводе на этапе редактуры, и иногда жаль, что читатель о них не знает. Про редактора вообще часто забывают, что несправедливо, ведь над текстом работают два человека. Мы с редактором Дарьей Соколовой много спорили, но только в одном случае так и не пришли к согласию. Один из героев книги – загадочный дизайнер Айван – описан у Розофф как экзотическое, если не инопланетное, почти бесполое существо, и назван эндоморфом. Даша считала, что это слово слишком чуждо для русского, а мне казалось, что и на английском оно не всем понятно, и как раз создает нужное ощущение таинственности.

Это единственный вопрос, который мы оставили решать главному редактору. Я не видела верстку и так и не знаю, как описан Айван в окончательном варианте. Наверное, и не буду проверять, чтобы всегда оставался зазор между «выпущенным в мир» переводом и незаконченным. Потому что расставаться с Джастином очень не хочется.

«На краю света»: история актинометриста Николая Копылова

В 2020 году вместе с Музеем истории ГУЛАГа мы выпустили книгу журналиста и детского писателя Сергея Безбородова «На краю света» о зимовке 1933—1934 годов на Земле Франца Иосифа. В 2020 году вместе с Музеем истории ГУЛАГА мы выпустили книгу журналиста и детского писателя Сергея Безбородова «На краю света» о зимовке 1933—1934 годов на Земле Франца Иосифа. Весной 2024 года нам написал Дмитрий Лазарев и сообщил, что среди участников зимовки, описанной у Сергея Безбородова, был его прадедушка — Николай Михайлович Копылов, названный в книге Михаилом Николаевичем Лызловым. Он связал нас с внучкой Николая Копылова Ольгой Львовной, которая рассказала нам о дедушке, о той зимовке и о его дневниках.

Черный мухомор, ручей в лесу и Невидимки. Интервью с писательницей Ольгой Васильковой

В начале 2024 года в «Белой вороне» вышла книга Ольги Васильковой «Сила черного мухомора». Это завораживающая психологическая сказка о вечной борьбе добра и зла, которая причудливым образом совмещает в себе черты кэрролловского абсурда и уютного мира муми-троллей. Мы поговорили с Ольгой о создании непростого мира книги, характерах персонажах и волшебстве.

«Любая книга для меня — повод придумать фантастические пейзажи и персонажей». Интервью со Свеном Нурдквистом

В феврале на русском языке вышла новая книга Свена Нурдквиста «Дорога домой». Это увлекательное путешествие за загадочным мирам, в которых маленький герой встречает множество причудливых персонажей, попадает в забавные ситуации, а за углом его ждут неожиданные сюжетные повороты. Мы поговорили со Свеном Нурдквистом.